Воскресение из «мёртвых»

   5 сентября исполняется 120-лет со дня рождения нашего известного земляка – писателя, просветителя, публициста Адриана Митрофановича Топорова.
   Белгородчина готовится отметить эту дату. в ноябре в Белгороде пройдут II Топоровские чтения. А в белгородском издательстве «КОНСТАНТА» готовится к выходу книга сына А.М. Топорова – Германа «О чём рассказал архив», в которой он подробно поведал об отце, о его жизненном и творческом пути, основываясь на своих воспоминаниях и богатом архиве.

   В своё время в «Смене» печатались главы из документального повествования писателя «Я – из Стойла», - о его детстве, прошедшем на Белгородчине, о встречах на нашей земле, куда в 60-е годы приезжал Адриан Митрофанович, публиковались в газете и  фрагменты воспоминаний внука Игоря о знаменитом деде, в основном они относились к периоду, когда тот жил в  городе Николаеве на Украине. А недавно  в №6 литературного альманаха «Аргамак» (выходит в Набережных Челнах) были напечатаны воспоминания писателя о его пребывании в Татарии, куда он уехал в 1943 году после освобождения из ГУЛАГа.     Мы перепечатываем с некоторыми сокращениями фрагменты этих воспоминаний с надеждой, что они будут интересны белгородским читателям.    Мой каторжный срок оканчивался 17 мая 1942 года, но никого из осужденных по 58 статье УК РСФСР и честно отбывших незаслуженное наказание тогда не освободили. На их заявления о противозаконном продлении заключения прокурор лагеря  отвечал сухо, без всякой мотивировки.                                                                                     И совершилось второе беззаконие надо мною. Почти целый лишний год просидел в Каргопольлаге. Но весной  1943 года гитлеровским бандам сломали хребет, и они покатились на запад. Это и было причиной того, что вольнонаёмная сотрудница УРЧ (учётно-распределительная часть)  Мехреньгского лагпункта Анастасия Андреева прибежала в барак зеков и, сияя, возвестила:    - Топоров, на свободу! Поздравляю!..    И добрая душа пожала узнику руку. С тех пор 22 апреля стало для меня праздником — днём моего воскресения из «мёртвых».    На оформление выхода за колючую проволоку понадобилось ещё три дня. Не могу забыть трогательного наказа мне от юной, синеглазой Жени Дегтярёвой, томившейся в неволе только за то, что Гименей связал её с незаконно репрессированным советским офицером.    - Товарищ Топоров, — наставляла меня Женя, — когда выйдете за зону лагпункта, - непременно сломайте вот эту ложку и киньте её обратно в зону, чтобы никогда не попасть в заключение! Обязательно киньте!..     И она сунула мне в руку тёмную, обгрызенную деревянную ложку. Милая, несчастная, невинная красавица! Ей ещё оставалось в лагере мучиться четыре года! И какие же злоключения изведала она?!    В УРЧ разостлали передо мною на столе географическую карту СССР и указали, в каких республиках можно «добровольно» выбирать место жительства. Разъяснили, что нельзя ехать в места, где родился, учился, работал. И, конечно, во все режимные точки страны. Таким способом хотели изолировать бывшего «опасного» зека от знакомого ему людского окружения и закрыть доступ к пунктам военно-стратегического назначения. А на что ему эти пункты?!    Ну, раз не пускали в места желательные, то все прочие районы казались мне без различными. Мой друг по каторге Алексей Петрович Штриков настоятельно советовал ехать в Татарию. В Казани жила его жена. Это обещало мне хоть узкий круг знакомых на новом месте обитания.    Прибыв в столицу Татарии, я в неудобоваримом обличье направился в Кремль, где в Министерстве народного просвещения работала бухгалтером жена Штрикова, которой я привёз от её мужа обстоятельное письмо о быте лагерных заключённых...    Казанский Кремль был открыт для всех. Разыскивая О. П. Штрикову, я свободно расхаживал по узким коридорам и комнатам со сводчатыми потолками. На меня пахнуло древностью. В памяти всплыли образы Грозного и его рати. Вспомнилась и песня Варлаама «Как во городе то было во Казани» и прочее...    Пользуясь приютом у О. П. Штриковой, я задержался в Казани на неделю. Познакомился с некоторыми достопримечательностями города - университетом, памятником Лобачевскому, домиком, где жил Горький, и др. В воскресенье забрёл в республиканскую библиотеку имени В. И. Ленина.    Меня судила спецколлегия, между прочим, и за «контрреволюционный» опыт крестьянской критики художественной литературы. Участь моей книги «Крестьяне о писателях» была мне в те годы неизвестна. И мне пало на ум узнать о ней в Татарской республиканской библиотеке.    Зашёл я туда в пугающем виде: выпирающие скулы, длинная борода, лохмы волос на голове, измызганный серый плащ, прошедший со мною всю каторгу, на ногах - боты с разинутыми ртами и перевязанные верёвочками...    Я взял требовательный листок. Написал на нём свою фамилию, автора нужной книги и её название. Библиотекарша - хорошенькая татарочка, взяв у меня листок, мотнулась с ним в книгохранилище. Через пять минут она подала мне знакомую книгу в зелёной обложке, на которой расположились фотографии коммунаров «Майского утра», участников нашего «преступного опыта».    Улыбаясь, девушка удивлённо спросила:    - Так вы - автор этой книги?!    - Да, я...    - Для чего же вы её берёте?    - Хочу ещё раз перечесть, чтобы понять, какое моё преступление заключено в ней. Ведь за эту книгу я отсидел в тюрьмах и лагерях шесть лет... И вот только что вышел  на волю...    Девушка сострадательным взглядом окинула всю мою жалкую фигуру.    В читальном зале я с обострённым вниманием проштудировал всю книгу и не нашёл в ней ничего достойного пережитых страданий. Возвращая её, я спросил девушку:    -  Не изъята ли эта книга из библиотек?    - Нет, не изъята, но и не выдаётся всем ...    Я не понял этого ответа... На свете много разного «перекабыльства».    Село это раскинулось на высоком берегу Волги, где она сливается со своей многоводной сестрой - Камой.    Сойдя с парохода, я с трудом взобрался по извилистой дороге на взгорье. Передо мною шумел продуктовый базар, который теперь интересовал меня больше всего на  свете: изголодавшийся, исчахший организм диктаторски требовал жратвы...    В лагерях заключённым не платили зарплату, а «милостиво» начисляли премиальное вознаграждение (ещё одна из форм лицемерия!). Часть его выдавали зеку, а часть клали на его счёт как бы в сберкассу. При освобождении зека - с ним производили полный расчёт. Некую толику «сбережений» получил и я. Но в Камском Устье мой кошелёк стал почти пуст. А цены на продукты ошарашили меня. «Рай», который мне сулил в Татарии А. П. Штриков, оказался мифом. По базару слонялись голодные, как и я, толпы беженцев из Москвы, Ленинграда и других городов, временно занятых гитлеровцами.    Я «разорился» на покупку скляночки молока и ржаной пышки. Отошёл от базара в сторонку и сел на землю. Хотелось сразу проглотить и пышку, и молоко. Мучительно сдерживая себя, я откусывал от пышки маленькие кусочки и запивал их птичьими глотками молока, скорбно поглядывая, как быстро всё-таки понижался уровень вкуснейшей жидкости в скляночке и уменьшался хлебный кружок!..    Цены на продукты были для меня вопросом жизни и смерти. Я решил ознакомиться с ними обстоятельно не только в Камско-Устьинском районе, но и в соседних местах. Поэтому не спешил являться в милицию за получением паспорта.    Подкрепившись пышкой и молоком, я поплёлся по главной улице райцентра, она вывела меня на просторный выгон, покрытый ярко-зелёной травкой. День был солнечный, тихий, благоуханный. Широчайшая водная гладь, образованная слиянием Волги и Камы, пламенела. Я разоблачился догола, раскинул на просушку свои арестантские шундры-мундры и разлёгся на траве, глядя в безбрежное голубое небо и радуясь свободе. Только вышедшему на волю узнику понятна вся несказанная благодать природы.    Ночевал я в ожидальном зале на пристани. Спал прямо на полу: все диваны занимали многочисленные пассажиры. Здесь и познакомился с тремя освобождёнными из тюрем и лагерей. Одинаковая участь скоро сдружила нас. Один из моих новых спутников, державший путь в Елабугу, был отпетым уркачом, прошедшим огни, воды  и медные трубы. А с таким в трудные дни не пропадёшь. Он повёл нас в карточное бюро райисполкома. Молодой и добродушный заведующий его выдал нам хлебные карточки на 5 дней, да ещё прибавил талоны на обеды в столовой.    В течение этого времени, скитаясь по селу, базару и пристани, я досконально расспрашивал многих людей об условиях жизни и работы в округе. И все они в один голос расхваливали Тетюшский район. Эти похвалы и потянули меня в Тетюши. Но в моей лагерной справке значилось, что я добровольно избрал для жительства Камско-Устьинский район. Что делать?! - думал я. Ведь я - поднадзорный «враг народа». Самовольный уход в другой район зачтут мне за преступление - и беда неминуема! Пошла в голове круговерть. И надумал я действовать по закону: стрельнул на пристань и, договорившись с поваром парохода, зайцем поплыл по Волге-матушке обратно в Казань к высокому начальству. Сунулся в республиканское управление НКВД. Подал в паспортный отдел просьбу о разрешении мне поселения в Тетюшский район. Но неумолимый и грозный начальник паспортного отдела Косарев (как забыть эту фамилию?), возвращая документы, рявкнул:    -  Сейчас же убирайтесь в Камское Устье, иначе арестуем!..    Как ошпаренный, вылетел я из паспортного отдела и мигом - на пристань. Но и там сначала напоролся на «колючий барьер». Старая, костлявая кикимора кассирша не дала мне билет:    -  Вы по этому пропуску уже раз проехали от Казани до Камского Устья. Второй раз по нему ехать не положено...    И захлопнула своё окошечко. Я и сел на бобах! Рассказал о своём горе старичку-пассажиру, а он мне:    - Эх, растяпа! Да ты вали к начальнику пристани. Вон его дверь...    Вхожу. За столом сидела солидная дама в служебной форме, в фуражке. Я поведал ей свою «одиссею». Она вскочила со стула:    - Идёмте!..    Подвела меня к кассе и приказала кикиморе:    - Выдайте ему билет!    - Не положено, — заартачилась было кикимора.    - Выдайте! Я отвечаю...    Вернувшись в Камское Устье, я получил паспорт, но оставаться там не хотел. Ещё с неделю волочился по селу, а ночевал по-прежнему на пристани. Как-то осмелился зайти к начальнику милиции попросить разрешения перебраться в Тетюши. Но этот толстяк с бульдожьим рылом отрубил мне:    -  Выбрал наш район - и живи тут, не рыпайся... Иди!..    Ну, думаю, придётся, видно, хватить лиха... Повесил я голову. Плетусь по главной улице. Вижу вывеску: «ПРОКУРОР КАМСКО-УСТЬИНСКОГО РАЙОНА ТАТ. АССР». Дай заверну к прокурору. Что он мне скажет? Зашёл. Спрашиваю секретаршу:    - Прокурор принимает?    - Принимает.    Слышу: мелодичный женский голос говорит по телефону в кабинете:    - Ну как там судите, Валя? После паузы:    -  И сколько насудили? Только 43 года! Что так мало? Не за что вас там хлебом кормить. А мы вчера наскребли на 76 лет!..    Слушал я этот диалог - и поджилки у меня тряслись. Разговор в кабинете умолк. Я вошёл туда и поклонился пышногрудой блондинке 32-35 лет, с высоким, по-немецки зачёсанным чубом.    - Что скажете?    Выслушав меня, она особенно участливо и просто сказала:    -  Знаете что? Идите-ка сейчас к начальнику райотдела НКВД и скажите ему, что я послала вас к нему. Расскажите ему всё. Он - человек внимательный. Поймёт вас... Не беспокойтесь...    Обрадованный столь благоприятным оборотом дела, я помчался, куда сказали. Начальник, окончив рабочий день, замыкал уже свой кабинет. Вид у него был усталый. Попросив прощения за беспокойство, я изложил свою просьбу. И, к моему удивлению, он спокойно сказал:    -  Поезжайте себе на здоровье в Тетюши. Явитесь к начальнику райотдела НКВД тов. Фёдорову, а я позвоню ему о вас. Вот и всё. Не всё ли равно, в каком районе вам жить?! Поезжайте...    Так просто и легко разрешилась терзавшая меня «проблема». Даже при самом драконовском государственном режиме доброе человеческое сердце найдёт возможность для своего проявления.