Сражение было таким, что вода уходила из колодцев

   Николай Стефанович Игрунов был редактором нашей газеты давно – в 60-х годах уже прошлого века. Но и после, какие бы высокие посты ни занимал в Белгороде, Москве, Минске, интересовался, как и чем живёт «молодёжка». И сейчас интересуется.
   Накануне юбилея газеты он позвонил из столицы, поздравил коллектив редакции со знаменательной датой. И мы Вас поздравляем, Николай Стефанович!

   В книге Н.С. Игрунова «И после нас зелёная трава» (2006 г.), которая есть в библиотеках области, немало страниц посвящено Белгородчине. Один из очерков мы сегодня из неё перепечатываем.    Каждый раз, перечитывая рассказ Евгения Носова «Шопен, соната номер два», я подолгу задерживаюсь на этих строчках: «К маленькой станции Прохоровке, куда был нацелен один из клещевых вражеских ударов, саперы свозили с окрестных полей изувеченные танки — свои и чужие. Мёртво набычась, смердя перегоревшей соляркой, зияя рваными пробоинами, стояли рядом «фердинанды», «тигры», «пантеры», наши самоходки и «тридцатьчетверки», союзные «черчилли», «шерманы», громоздкие многобашенные «виктории». Они образовали гигантское кладбище из многих сотен машин. Среди него можно было и заблудиться.    ...Знойный августовский ветер подвывал в поникших пушечных стволах, органно и скорбно гудел в стальных раскаленных солнцем утробах, и мёртвые, с пустыми глазницами триплексов, танки, казалось, по-прежнему ненавидели друг друга».    Курская битва во всем величии и трагизме предстала передо мной, когда в редакции «Ленинской смены» мы организовали «Клуб краснозвёздных», который возглавил Герой Советского Союза Никита Никифорович Кононенко, сам её участник. Публиковали целые страницы о событиях того времени. И тогда, и после чьи воспоминания я только не слушал и кого только не расспрашивал! Маршала Советского Союза Конева, главного маршала бронетанковых войск Ротмистрова, генералов Иванова, Жадова, Чистякова, Шумилова, Бондарева, бывшего в Отечественную войну первым секретарем Курского обкома партии П.И. Доронина, офицеров, солдат... Перечитал всю доступную мемуаристику, кипы газет военного времени. А сколько просмотрел — многое вместе с Юрием Левитаном — документальных киносвидетельств! Побывал в московских архивах и музеях. Что касается мест самого сражения, объездил и обошел десятки посёлков, сёл и хуторов. Были сёла, где после артиллерийской канонады вода уходила из колодцев. В одном нашем подразделении, оказавшемся отрезанным от своих, несколько дней питались лишь тем, что жарили колоски пшеницы. Совсем дряхлый старик рассказывал, сколько наших воинов полегло на поле брани. До сих пор в ушах его голос и эти слова: «Мы помогали после боя нашим командирам собирать в мешки партийные и комсомольские билеты».    Когда зародился этот мой интерес, ещё не было мемуаров Жукова, Василевского, Рокоссовского. Я не имел никакого понятия даже о тысячной доле фактов, нашедших позже отражение в диораме Белгорода и в музее-заповеднике «Прохоровское поле». Однако чем глубже вникал в развитие событий на южном фасе Курской дуги, тем больше проникался мыслью об историческом характере кульминационного сражения — под Прохоровкой, о том, что по своему судьбоносному значению для страны оно сродни Куликовскому и Бородинскому. Все факты говорили за то, что здесь нами одержана победа, после которой война повернула вспять.    Долго колебался, правомерно ли и будет ли соответствовать истине такое сравнение. Сказать о нем развернуто и публично решился, уже работая в обкоме партии, в 1972 году, на совещании, где обсуждался вопрос об изучении и пропаганде исторических событий и традиций области (информация о совещании с упоминанием этого сравнения, подписанная мною, хранится в областном архиве).    Признание роли танкового сражения под Прохоровкой изначально (да и годы спустя) не было принято на ура. Причины разные. Были военачальники и ветераны войны, которые усматривали в этом посягательство на заслуги 1-й танковой армии (под командованием будущего маршала бронетанковых войск М.Е. Катукова), заступившей ещё до сражения под Прохоровкой путь фашистской механизированной армаде на Курск. Сказывалось и то, что П.А.Ротмистров в многочисленных интервью о действиях руководимой им 5-й танковой армии чрезмерно подчеркивал сугубо победный характер сражения: «Запомните, друзья, 12 июля 1943 года, запомните этот день и это местечко под названием Прохоровка. Здесь впервые за всю войну лето стало по-настоящему нашим». К сожалению, мало кому знакомо такое его признание: «И.В.Сталин, когда узнал о наших потерях, пришел в ярость, ведь танковая армия, по плану Ставки, предназначалась для участия в контрнаступлении и была нацелена на Харьков. А тут — опять надо её значительно пополнять. Верховный решил было снять меня с должности и чуть ли не отдать под суд. Это рассказал мне А.М.Василевский. Он же затем детально доложил И.В.Сталину обстановку и выводы о срыве всей летней наступательной операции. И.В.Сталин несколько успокоился и больше к этому вопросу не возвращался».    А вот авторитетное мнение Маршала Василевского: «Мне довелось быть свидетелем этого поистине титанического поединка двух стальных армад (до 1200 танков и САУ), который произошел на южном фасе Курской дуги 12 июля. Сохранился документ, который был направлен мною 14 июля из этого района боев Верховному Главнокомандующему...» В этом документе, в частности, говорится о том, что «все поле боя в течение часа было усеяно горящими немецкими и нашими танками».    В моей памяти навсегда к празднование 30-летия Курской битвы в Белгородской области. Чуть ли не полмесяца в местах сражения все — местные жители, ветераны войны, съехавшиеся отовсюду герои, многие с семьями, — жили этим событием. Все тут было: и рассказы о подвигах и потерях, о днях победы и страдальческих, и благодарность освободителям, и слезы о погибших.    Я предложил построить на месте сражения армии Катукова, на 624-м километре автомагистрали Москва—Симферополь, мемориал и зал боевой славы, а мне поручили взять стройку под свою опеку. А руководить строительством выпало заместителю председателя облисполкома Г.М.Андрееву. Художники А.И.Гребенюк, В.И.Козак, В.Д.Леус и архитектор А.Г.Божко разработали проект. Высокое небо, уходящие к горизонту колосящиеся поля. Перед полями - медная, выкрашенная под серый гранит сорокачетырехметровая стела, которая должна была читаться как часть дуги. У еще ранее установленного на плитах из розового гранита танка «Т-34» - Вечный огонь. Решили воссоздать окопы, блиндаж, артиллерийские позиции. Я собрал со всей области Героев — Советского Союза и Соцтруда, полных кавалеров ордена Славы, они посадили именную каштановую аллею. С композитором Георгием Свиридовым условились, что он напишет музыку для мемориала.    Когда стройка близилась к концу, стало ясно: что-то надо сделать, чтобы здесь зазвучала и тема Прохоровки (о строительстве памятника там мы только помышляли). Вспомнилась мысль Тютчева: «...лучше то было бы пустить по рукам нечто вроде лозунга, и для этого очень может пригодиться рифма». Да, нужны стихи, на две мраморные плиты — два четверостишия. Я поехал в Москву, к Константину Симонову, самому свидетелю боев на Курской дуге. Знал, что он на партучете в «Правде», а тут еще выяснилось, что как раз в редакции партсобрание.    Однако Симонова нет, Симонов болен. Поделился своим замыслом с наезжавшим в область «правдистом», он удивился: Прохоровка — и вдруг таком ряду?    Но эта мысль уже накрепко овладела мною, поколебать никто не мог: даром что ли переворошил гору фактов — все «за»! Ведь и победоносное значение Куликова и Бородино было осознано не сразу. Встретился с руководителями российской и московской писательских организаций.    Москвичи не заставили себя ждать. Получил письмо от секретаря правления Московской писательской организации В.Ильина: «Уважаемый товарищ Игрунов!Направляем Вам оригиналы и копии стихов, присланных московскими поэтами для Прохоровского мемориала. К сожалению, ввиду летнего времени и разъезда по стране многие поэты отсутствуют в настоящее время в Москве, а крайние сроки не позволяют ждать новых поэтических откликов. Мы ожидаем получить дополнительно стихи от ряда товарищей и по получении немедленно вышлем их Вам.    Будем благодарны, если Вы сообщите о принятом Вами решении и о своём выборе».    Стихи были от Степана Щипачева, Сергея Острового, от вовсе незнакомых мне поэтов.    Вот один из двух вариантов Степана Щипачева: Герои, за лавою лавой Страна вас в бессмертье вела. Железная ваша слава Планету вокруг обошла. Сегодня на поле широком, Где танков катились грома, Над вами в молчании строгом Склонилась Отчизна сама. Второй щипачевский вариант мало чем отличался от первого. Сергей Островой написал так: Холмы у памяти покаты… Но пусть сгоревшие в огне Солдаты, мёртвые солдаты, Живут с живыми наравне! Весною на восходе раннем Садам рождаться зоревым… Ты жив, а мы уже не встанем! Ты расскажи о нас живым!    Вслед за этим письмом пришло ещё одно — от Роберта Рождественского. «Если — по любым причинам — стихи не подойдут, — писал он, - примите их в знак моего самого искреннего, самого глубокого уважения к подвигу советских солдат, павших на Белгородской земле».    Вот что родилось у Рождественского: Бились мы до конца. Бились ночи и дни. Были наши сердца Крепче всякой брони. Наша слава — посмертная. Наша сила — несметная. Наше дело — победное, А правда — бессмертная!    Афористично и отпечатывается в памяти. Но все же слишком общо, применимо к героям любого сражения. Не такими, представлялось мне, должны быть стихи на мемориале.    Получил письмо ещё от одного руководителя московских писателей - Ю. Стрехнина. Оказывается, комиссия по военно-художественной литературе признала наиболее удачными «восемь строк из поэмы Константина Симонова «Далеко на Востоке»: ...Будет солнечный день. Незнакомый нам завтрашний век. Монументом из бронзы на площадях они встанут рядами. Верхний люк приподнимет бронзовый человек, сигналист просигналит бронзовыми флажками, и на всех, сколько будет их, танках, открыв верхние люки, подчиняясь приказу бронзового флажка, положив на поручни башен бронзовые руки, они будут смотреть на солнце, катящееся через века.    Секретариат правления, сообщалось в письме, разделяет точку зрения комиссии на эти стихи и готов «командировать поэта-фронтовика, бывшего танкиста Василия Субботина в гор. Белгород для уточнения деталей с авторами мемориала».    Однако уточнять ничего не пришлось. Конечно, симоновские стихи отличные. Мне так жаль было от них отказываться. Но я знал поэму, она не имела отношения не только к Прохоровке и Курской битве, вообще к Отечественной войне: была написана еще до неё.    Строили мемориал по-ударному, особенно после того, как на стройке побывал первый зампред Совмина России А.М.Школьников и гарантировал её финансирование. Надо было спешить. Позвонил Владимиру Федорову, белгородцу, живущему в Москве. Рассказал, почему не подходят стихи его собратьев по поэтическому цеху. «Может, попробуешь?»    У Федорова сочинилось так: Топтать родной простор пришельцам не позволим! Дорога нашей славы, ты светла. За Куликовым, Бородинским полем Ты Прохоровским полем пролегла. Уральская броня здесь рурскую крушила, Фашистские чудовища паля. Шуми, пшеница, набирайся силы! Будь щедрой, белгородская земля!   Вроде бы, наконец-то всё к месту. Однако... Хотелось, чтобы стихи были как поэтическая формула, лаконичны и сразу запоминались. По Тютчеву: «вроде лозунга». Что делать? Встретился с Игорем Чернухиным, моим давним товарищем, белгородским поэтом, его стихи часто печатались в «ленинской смене», когда я работал в редакции. Показал стихи москвичей. «Вот с кем тебе надо соревноваться!» Началась работа. Игорь Андреевич приносил вариант за вариантом... И, наконец, у него как выдохнулось: Это поле победы суровой Для потомков по праву равно Полю грозному Куликову, Ратным подвигам Бородино.    Таким образом была отдана дань и героической танковой армии Катукова, и танкистам Ротмистрова, и всем другим героям битвы. А после Чернухин написал и второе четверостишие.    А потом был праздник. Георгий Васильевич Свиридов, побывав на нем, уже из Москвы прислал в обком письмо: «Я очень доволен, что съездил в Белгород. Праздники были чудесными: и сам памятник очень хорош — простой, строгий, без излишеств; и последний, заключительный митинг на площади, при таком огромном стечении народа — все это и многое другое произвело на меня незабываемое впечатление. Я уже не говорю об истинно русском радушии и гостеприимстве.    Мне очень приятно, что моя музыка будет теперь звучать у этого памятника. Подумав серьезно, я прихожу к твердому убеждению, что пауза между звучанием никак не должна быть более 15 минут. Музыка должна быть достаточно громкой, чтобы большое пространство вокруг было насыщено ею, и в ней как бы должен стоять памятник.    Если сделаем так — это будет хорошо!»    Стихи Игоря Чернухина, запечатленные на мемориале, вскоре стали цитировать в разных изданиях — художественных и исторических. Однако они долго оставались как бы безымянными. «Пусть будут народными» — простодушно сказал мне один белгородский деятель культуры. Сверхбдительных товарищей смущала биография поэта… Уже работая в Москве, я не раз взывал к руководству обкома партии, и, в конце концов, под стихами стала появляться подпись Чернухина. А теперь его фамилия вычеканена и на самом мемориале. Одно жаль: смолкла музыка великого Свиридова...